Никогда еще в моем кладбище не было так холодно и пусто. Я не слышу ничего абсолютно – ни завывания ветра, что так любил приходить ко мне ночью, что так страстно укутывал мое тело, то ли в попытке согреть, то ли в попытке успокоить, шептал на ухо свою свистящую мелодию, то тихо, то громко, ускоряясь под стать сердечному токкато;
я не слышу ни стонов погребенных заживо, что так усердно пытались привлечь внимание моего зверя, ни скорбного плача опустившей свою серую гриву ивы; мои гости перестали играть для меня свои композиции, я не слышу и их, греющих когда – то мою душу произведений, и это горькими осколками разрывает мне сердце;
я не слышу скрип дверей – дверей старых, затхлых, когда – то до усталости ворчливых, я не мог их остановить, я слышал их везде, этот тихий укоризненный шепот за спиной, не смолкающий ни на секунду, продолжающий петь свое нудное a cappella в моей голове;
мой зверь молчит – он всегда был немногословен, этот друг, этот единственный человек во всем своем великолепии, единственное существо, способное создавать из молчания музыку, стойкую, сильную, несломленную, словно дуб, стоящий веками,  его andante корнями выворачивала мое сердце, качая посеребренную кровь, тисками захватывала мои легкие, заставляя дышать, и вот сейчас я не слышу, я не слышу его.

я не слышу себя – но к этому я привык.

я не слышу своих молитв – и от этого страшно.